Сокровища Валькирии. Правда и вымысел - Страница 102

102

— Нет, я умер три дня назад на перевале. Попал в засаду…

— Я вижу, чувствую — жив! Тёплый, бьётся сердце…

— То, что ты видишь, это уже не жизнь. Переходная фаза. — Он вроде бы проснулся, и слова его от этого зазвучали более внятно. — Да, люди цепляются и за такую форму, долго залечивают раны, переливают чужую кровь и пьют силу живых. Потому человечество превращается в общество больных и вечно страждущих. Я потерял много крови, клаврат погас, всякое существование бессмысленно.

Разум, уже привыкший к археологии, зацепился за слово «страждущих». СТРА ждущих — ждущих зенита солнца. КЛАВРАТ, КОЛОВОРОТ — подъём, возвышение гармонии. Или способность, воля к возвышению и развитию?

— Клаврат — это что? — спросил я.

Он ответил, будто отмахнулся:

— Солнечное сплетение.

— А что там может погаснуть?

— Клаврат, жила иссякла…

В тот же миг я вспомнил Гоя, который тоже говорил о жиле, но только иссохнувшей (что впрочем, одно и то же), и чтобы вновь оживить её, нужно было завернуть человека в шкуру красного быка…

— Что это за жила?

— Водяная мельница! Только вместо воды — кровь, а колесо не совсем колесо. Бурав, ну или коловорот. Иссякает жила, останавливается колесо… Вихревая энергия, с вращением по спирали.

Я продолжал смотреть ему в лицо, и он вдруг поднял глаза, но всё равно уставился мне в переносицу.

— А помнишь, в детстве?.. Летишь с горы, и замирает душа. Или глянешь с кручи вниз! А помнишь сны, когда летаешь? Поднимаешься без крыльев так высоко, что посмотришь сверху, и закрутится, завертится вихрь под ложечкой. Страшно и сладко… Но это лишь детское ощущение клаврата. Потом человек взрослеет, перестаёт восхищаться высотой, глубиной, пространством и не летает во сне. Солнечное сплетение — орган чувств гармонии мира, познания божественного. — Он помолчал, вдруг чем-то удручённый и добавил с прежней жёсткостью. — Как известно, органы и железы, не востребованные организмом, прекращают функционировать и превращаются в рудименты. Теперь их в человеке больше, чем живых органов. Девяносто семь процентов мозга уже рудимент!

Он вспыхнул на миг, от негодования загорелись глаза, и тут же увял, обмяк, словно тряпка — почудилось, всхлипнул!

Я не знал, что сказать ему в утешение, потому спросил, о чём думал:

— И ты теперь добровольно идёшь в Мир Мёртвых?

— Нет, с радостью! — оживился стражник. — Меня поведёт Валкария! Она придёт и скажет — я выбираю тебя, витязь, встань и ступай за мной! И покроет мою голову плащом… Да, она может произнести и другие слова, я не знаю, как всё это происходит. Никто из живых не знает… И ещё скажет, смотри под ноги, чтобы случайно не запомнить обратного пути. Я пойду по её следам! А две белые Дары понесут мой меч. Валкария проведёт сквозь восьмые двери и там сдёрнет плащ с моей головы. И тогда Дары снимут с меня одежды и погрузят тело в источник с мёртвой водой, а потом — с живой. Раны мои затянутся, волосы снова станут русыми, а Валкария примет меня, как новорождённого, в свой тёмно-синий плащ. И отведёт меня на ложе, и подаст золотой гребень….

Стражник опять замолчал, чем-то вдруг расстроенный и озабоченный, заёрзал, приподнялся на руках.

— Ты ничего не слышишь?

— Нет.

— Показалось… Она не даст мне золотого гребня, и я никогда не расчешу её волосы.

— Почему?

— Потому что я пришёл сюда сам. Потому что мне отказано!.. Но я не верю, нет! Эта старуха обманула! И Валкария обязательно придёт!

— А кто это — Валкария?

Теперь он замолчал надолго, и я наконец понял что он не всхлипывает, а похожий на плач звук идёт откуда-то сверху.

Пользуясь тем, что стражник молчит, я отступил в сторону двери, через которую мы проникли сюда, нащупал стену и держась за неё рукой, прошёл в одну сторону, затем, в другую, считая шаги, чтоб не потерять ориентации — не то что двери, а и её глубокой ниши не было, только наклонная, неровная и шершавая плоскость. Зажёг фонарь и посветил в обе стороны, насколько доставал луч. То же самое!

— Погоди, — вдруг спохватился стражник. — Я не сделал самого главного! Не спросил, кто тебе рассказал о рукописи старца Дивея? Кто он? Человек, которого ты называл Гоем и отпустил на волю?

Я вернулся на его голос.

— Нет, Гой ничего не рассказывал.

— Тогда кто?

— Я всё придумал. И рукопись, и старца…

Мне на самом деле никто рукопись не давал, и ничего не рассказывали. Всё было придумано, от начала до конца, и по прошествии времени, казалось, даже не очень-то складно, с огрехами. И стилизацию древнерусского языка в исторических главах сделал неумело, вот сейчас бы, когда нашёл ключ к слову!

Да я бы смог сам написать за старца! И это был бы другой роман…

— Неправда. Ты должен назвать имя!

— Ты понимаешь, что такое вымысел? Фантазия?

— Как можно придумать, если рукопись существует? — совсем уж бестолково спросил он.

— А что, совпадение исключается?

— Но имя? Ты не мог угадать имя!

— Почему не мог?

— Ладно, не буду настаивать, — вдруг решил он. — Всё равно Страга уже не спросит, не успеет. Сейчас придёт Валкария, мне нужно приготовиться.

Показалось, он снова стал мечтательным и благодушным, лежал на спине, подложив руки под голову, и будто в небо смотрел. Тишина в копях была абсолютной, только в ушах стучала кровь. И вот неожиданно сквозь её толчки совсем близко от нас послышался переливчатый, неритмичный звук, напоминающий шелест опавшей листвы. Стражник привстал на локтях, напрягся, готовый вскочить на ноги.

102