Сокровища Валькирии. Правда и вымысел - Страница 27

Наконец, я справился с замешательством, сложил в котомку вещички, в том числе простенький блокнот, в котором Бурак обнаружил «шифровки», и отдал Гою.

— Через некоторое время выведу из отдела и уходи.

Он вскинул свой орлиный взор.

— Отпускаешь меня на свободу?

— Отпускаю.

— Это похоже на благодарность… А за что?

— Наверное, не помнишь меня, но я тебя узнал. В детстве ты дал мне соль и завернул в шкуру красного быка…

Гой на миг оживился, распрямились суровые брови, однако через секунду обвял.

— Нет, не помню… Я многим изгоям давал соль, и многих заворачивал в шкуры…

— Ещё ты долго разговаривал с моим дедом и назвал ему срок смерти, — напомнил я, но заметил, что это не производит никакого эффекта.

— Время уходит, старею….

— А я тебя потом долго искал и ждал. — признался я. — На Змеиную Горку ходил, на Божье озеро…

— Куда ходил? — воспрянул Гой. — На Божье озеро?

— Мне дед сказал, ты можешь там появиться или даже перезимовать.

— Скажи-ка мне, где я сейчас нахожусь? — после долгой паузы как-то несмело и стыдливо спросил он, чем окончательно меня обескуражил.

— В милиции…

— Нет, как называется это место?

— Город Томск.

— Города появляются и исчезают. Ты мне скажи, какая здесь река?

— Томь… — у меня проскочила мысль, что Ромка Казаков, возможно, прав, у этого человека напряжёнка с головой.

— Погоди… Томь, Томь… Она куда впадает?

— В реку Обь.

— В Обь? — искренне изумился Гой, но с его орлиными глазами это получилось гневно. — Это что, я пришёл на Обь?

— До Оби тут недалеко…

Он ссутулился, некоторое время гладил бороду и наконец сказал со вздохом:

— Ну вот, опять сюда занесло… И уже не первый раз. Понимаешь, с пути сбился, хожу, хожу, места узнать не могу. — Он улыбнулся, показывая из-под усов молодые, белые зубы. — Старый стал, слепну, а чудится, на Земле темнеет. Пора бы на покой. Вот схожу в последний раз и скажу владыке, чтоб отпустил… Ведь стыд и срам — дорогу в сумерках потерял!

Поверить, что этот человек с пристальным птичьим взором слепой, было невозможно, кажется, он видел всё вокруг, и даже у себя за спиной. Но возразить я не мог, а точнее, не смел, поскольку сидел оглушённый, мысли качались, будто маятник: то казалось, разговариваю с сумасшедшим и сам схожу с ума, то вдруг явственно ощущал, что прикасаюсь к великому таинству и надо остановить или продлить мгновение.

Видимо, он и колебания мои узрел.

— Говоришь, узнал меня? — вдруг спросил строго.

— Узнал, но только по глазам, лица не запомнил…

— И я давал тебе соль?

— Давал…

— Ну и как, горькая была?

— Нет, я до сих пор помню её вкус.

— Что же ты мечешься?

— Не знаю… Слишком неожиданная встреча.

— Почему неожиданная? — усмехнулся он. — Разве ты не искал меня? Не ждал?… Нет, ты стал изгоем, как все повзрослевшие дети.

В этот миг для меня неожиданно открылось это слово — ИЗГОЙ, о смысле которого я не задумывался никогда, а точнее, воспринимал его таким, каким предлагал современный язык — изгнанный, униженный человек.

ИЗГОЙ — ИЗ ГОЕВ, то есть, бывший ГОЙ, человек, вышедший из этого племени и утративший с ним связь!

Первой мыслью было спросить его об этом, но я перехватил его острый, неприятный взгляд, будто выставленный передо мной барьер.

Задавать вопросы отпала всякая охота, но одновременно как-то отвлечённо и подспудно я жалел, что теряю время, что это единственная уникальная возможность расспросить его обо всём — о Манараге, в первую очередь, о женщине по имени Карна и реке Ура, обо всём, что не давало мне покоя с детства.

Может, впервые я повиновался року, выдержал, преодолел страстное любопытство и, успокоенный, натянул плащ, проверил, заперт ли сейф и открыл входную дверь.

— Значит, лес там вырубили? — неожиданно спросил Гой.

— Где? — я не мог сразу сообразить, о чём он спрашивает.

— Да там, куда ты ходил меня искать.

— Вырубили. — Я вспомнил о древнем боре на Божьем озере. — И выход карчами затянуло, замыло, теперь вода высокая стоит всё лето, вровень с берегами.

— А остров плавает?

Плавучим островом называли часть торфянистого берега, далеко выдающегося в озеро. Говорили, в незапамятные времена часть суши вместе с лесом оторвалась и много лет курсировала из одного конца озера в другой, словно корабль под парусами. Матушка показывала мне этот бывший остров, но не пускала на него, поскольку он считался зыбким и гиблым, даже самые отважные мужики не смели ходить, а там росла крупная бордовая княженика, на которую я мог смотреть только издалека. И вот когда я в одиночку пошёл на Божье, то в первую очередь забрался на остров и наелся княженики.

— Нет, остров давно прирос к берегу, — объяснил я.

— Жаль, — обронил он и вдруг сел. — В самые свои лучшие годы я там жил с моей Валкарией. Она ещё была молода и прекрасна, мы плыли на острове, ели ягоды, а кругом сосны шумели… Сколько же лет минуло? Кажется, целый век, а то и больше…

Гой замолк и взор его птичий неожиданно потускнел.

— Валкария, твоя жена? — спросил я, чтоб отвлечь его, но он не услышал, погружённый в воспоминания.

— С тех пор меня всё время тянет сюда, на Обь, а приду — не узнаю мест… Но всё, пришла пора на покой, надо возвращаться домой. — Он достал мешочек, долго, по-стариковски, развязывал его, затем придирчиво заглянул внутрь. — И мне пора прирастать к берегу… А хочешь ещё раз соли вкусить?

— Хочу…

— Подставляй руку.