Сокровища Валькирии. Правда и вымысел - Страница 31

По логике вещей меня не должны были держать насильно, ещё не забыли отпущенного злостного нарушителя границ Бояринова. Но то ли чётко работающий аппарат не мог делать исключений и просто так увольнять, то ли кто-то был не заинтересован отпускать меня на гражданку, где я стану неуправляемым. Как бы ни было, а первый рапорт вернули назад с советом пойти с ним в определённое место. По второму рапорту вызвали в УВД и начали сначала воспитание, затем на моих глазах подписали возврат из ссылки на старое место, а ещё через день из-за моего упорства повысили в должности, до старшего инспектора. Потом наконец-то дали комнату в общежитии приборного завода.

И все нахваливали, какой я замечательный сотрудник, припомнили серьёзные преступления, по которым работал и даже премию за раскрытие сложного убийства — двадцать рублей. Мы, вроде, всей душой к тебе, а ты противишься. Тогда я написал последний рапорт, приложил к нему удостоверение, карточку-заменитель на оружие, перестал выходить на работу и, чтоб не доставали, остался в Томске, где залёг у одного приятеля — опера из другого отдела. Расчёта не было никакого, просто я уже постоянно находился под воздействием солнечного удара, говоря языком нормального человека, нёс полный «бред», «заговаривался» и, самое главное, не хотел выходить из такого состояния.

Неведомо по каким мотивам, но приятель сдал меня на четвёртый день. К его частному дому на Черемошниках подъехала «Волга», откуда вылез подполковник из кадров (который уговаривал на работу) и, по виду, комитетчик в гражданском. Они поставили шофёра под окна — всё так, будто намеревались брать преступника. Стали стучать в дверь, мол, открывай, знаем, что здесь. А потом кадровик достал ключи, стал отпирать, комитетчик же звуков не подавал и стоял в сторонке, будто ни при чём. Оправдывались самые худшие предположения: не увольняли, потому что этого не хотели в КГБ. Вероятно, там подозревали связь с Гоем и перестали верить, что отпустил его по наивности.

Тут ещё увольнение затеял…

Геологические пожитки украли, а в милиции ничего не нажил, разве что рукописи, с ними я и ушёл через чердак и сараи. Всё-таки, работа в уголовке кое-что дала, по крайней мере, уходить от преследования я знал как.

На сей раз выбрал самое неожиданное место, просчитать которое практически не могли — у родителей Надежды, моей подружки, не дождавшейся из армии. Во-первых, они жили недалеко от управления КГБ, а прятаться на видном месте всегда надёжнее. Во-вторых, квартира у них была большая и пустая, мама с папой относились ко мне, как к родному и потому я заявился к ним, как домой, а когда попросился пожить некоторое время, сказали, хоть навсегда оставайся.

Тогда ещё не знал, что всё это значит и только радовался и целую неделю прожил, как у Христа за пазухой, кормили и поили, а я писал день и ночь. Они знали, где работаю, но я придумал легенду, мол, в отпуске, а в общаге ремонт.

И вдруг приезжает Надежда с дочкой, будто бы в отпуск! Вечер посидели за ностальгическими разговорами, и вроде бы уж ничего в сердце не осталось, но что-то защемило. Чёрт за язык дёрнул, взял да и рассказал, в каком я сейчас положении и что оказался тут потому, что меня пасут комитетчики, и не увольняют из милиции. А меня литература притянула, страсть к творчеству, солнечный удар случился, и мне теперь ничего в жизни не нужно.

Она вроде бы посочувствовала, почитала мои рассказы, по особенного оптимизма и поддержки не проявила. А тут ещё родители жмут, дескать, что вы мыкаетесь? Один по общагам, вторая по квартирам — будто бы с мужем разошлась, сходитесь и живите. Надя смотрит чистыми детскими глазами и ждёт, а у меня уже знакомое состояние — молчать! Ничего не говорить, не спрашивать, пусть будет так, как будет. Она же расценила это по-своему и уже вроде как на правах будущей жены говорит, мол, оставь своё упрямство, забери рапорт, выходи на работу, восстанавливайся в университете (на сессию я не поехал и юридический бросил), дескать, ну какой из тебя писатель? Это же смешно.

Тогда я сказал Надежде всё, что думаю на этот счёт. Конечно, говорил резко, всё вспомнил — измену, фотографии свадебные, присланные в армию (честное слово, сначала думал, шутка, нарядилась и сфотографировалась, а потом застрелиться хотелось), ну и сказал совсем лишнее, выспреннее, мол, цели в жизни у тебя никогда не было и нет, а жить так нельзя. Надя неожиданно рассвирепела — никогда такой не видел, на красивом греческом носу образовались некрасивые складки и губы растянулись, так что рот не закрывался, схватила дочь и убежала в сквер, куда ходила гулять.

А я стал собирать свои бумаги и вещички, но расслабился в уютной беззаботности, оброс всякой мелочёвкой, типа запасных рубашек, носков — вот и не успел. От здания КГБ до Надиного дома было всего метров триста, и комитетчики, видно, бегом прибежали, потому что обратно мы шли пешком.

Я не грешу на свою бывшую возлюбленную, хотя теоретически знаю, что подобных совпадений не бывает, или они бывают очень редко, и ещё знаю, предавший единожды, предаст ещё. Она не могла этого сделать даже в состоянии аффекта или из искреннего желания помочь мне разобраться с самим собой. Столько лет прошло, но до сих пор не верю, и думаю, чекисты вычислили меня именно в тот момент, когда я поссорился с Надей.

На сей раз они не пытали меня по поводу Гоя и его возможных мест пребывания; зато тщательно, до мельчайших подробностей, расспрашивали, каким образом я попал в ОМСБОН, кто со мной беседовал и о чём. Потом — как я служил, с кем дружил, какие связи были у меня в Москве, в том числе, и с сотрудниками и особенно, сотрудницами охраняемых объектов. Затем переключились на Таймырский период жизни, и опять — как, с кем, кто, почему. И это часа на четыре! Про милицейские будни тоже спрашивали, и ещё с особым пристрастием допытывались, кто конкретно уговорил пойти на работу в органы — я с удовольствием сдал того подполковника и обрисовал в деталях, как он меня уламывал, чем заманивал.