Сокровища Валькирии. Правда и вымысел - Страница 52

— Ты откуда, парень?

— Я внук Семёна Тимофеевича Алексеева, из Сибири приехал, — доложил я.

Олешка никак не среагировал, пустое для него было имя или так тщательно скрывал чувства.

— Ну и чего?

По дороге я разработал две легенды, которые собирался применить, исходя из обстановки, но однополчанин деда оказался слишком закрытым, чтоб сориентироваться и сделать выбор.

— А ничего. К тебе вот прислал, спросить, как здоровье, как живётся-можется… — Это была первая легенда, будто бы дед жив.

— Да нормально живётся… — он ещё глубже забирался под свою корягу. — Картошка вон заросла, полоть некому…

— Что-то ты не понял, Алфеич, — надавил я. — Поди, голова с похмелья трещит?

— С какого похмелья? Я не пил.

— Ну да, не пил! А спал, как убитый.

— Я всегда так сплю. Пешком ходил, притомился… Ты зачем пришёл-то?

— Да, постарел ты, Алексей Алфеич туго соображаешь. Понял хоть, кто меня послал?

— Кто?

— Семён Алексеев.

Он не думал ни мгновения, ответил сразу.

— Не знаю такого. Какой Семён?

— Архангельск помнишь?

— Ну, есть такой город.

— Бывал там?

— Бывал… — голос его стал вибрировать. — И не раз. А что?

— Ничего. Помнишь английский корабль? Всю команду увезти хотели, а вы с ним пошли на берег продовольствие закупать? Офицер вам золота отвалил, женских украшений. Кольца, серьги с камушками, медальон с женской головкой, жемчужные бусы. Помнишь? А вы дёру дали.

Он обязан был хоть чем-нибудь откликнуться на такую информацию и убедиться, что я не с улицы пришёл, а кое-что знаю до мельчайших деталей. Но Олешка ответил не задумываясь:

— Не помню.

Своей простотой он обезоруживал, хотя был совсем не деревенский простофиля, и это выдавало в нём сильную личность, тонкий, подвижный ум и мгновенную реакцию защиты. Если он воевал в белой армии прапорщиком, то есть, младшим офицером, значит, получил образование, к тому же прошёл следственные и лагерную школы — так что с кондачка его никогда не взять и подходов не найти, запрётся и хоть ты пташкой пой, хоть вороном кричи, ничего не добьёшься.

Это не бабушка, больная и размякшая от воспоминаний.

— Ладно, — согласился я. — Раз не помнишь, тогда и разговора нет. Извини, что побеспокоил, Алексей Алфеич. Так и скажу деду — не помнит ничего, старый стал, память отшибло.

Трезвый сосед оказался ещё и любопытным, всё на улице торчал, видно, послушать хотел, но мы говорили негромко и чувствовалось, остался разочарованным. Я попросился к нему переночевать, дескать, солнце садится и вряд ли поймаешь попутку до Тотьмы, встану утром и пойду. Сосед этому обрадовался, домой повёл, по-холостяцки засуетился у печи и между делом спросил, мол, а что, Олешка-то к себе не пустил?

— А я и не просился к нему, — заметил я. — Тёмный он человек, скрытный, а потом, у белых служил, в тюрьмах сидел…

— Он ещё в карты играет, на деньги! — доверительно сообщил сосед. — Уходит куда-то с котомкой, а возвращается при деньгах. Раньше бывало, на тройке приезжал назад. А то в исподнем прибегал, ночью. В лагерях всему дурному научат.

— И сейчас играет? — между прочим спросил я.

— Как же! Вот погоди, недели не пройдёт, как у него зачешется. Узнать бы, где они собираются да накрыть.

Сосед наверняка принимал меня за переодетого милиционера.

— Это нехорошо! — назидательно сказал я. — Но пусть люди играют, если хочется. Не наше дело.

Он сразу сник, обескуражено затих, выставил на стол картошку «в мундире», плошку солёных рыжиков и подсолнечное масло.

— Давай, поешь. Я-то ужинал… Пока телевизор посмотрю, сегодня показывает.

Уткнулся в моргающий ящик и больше головы не повернул. А я за вечер дважды выходил на улицу покурить, ждал. Может, не выдержит Олешка, если он тот самый прапорщик, придёт спросить, зачем это меня дед к нему послал.

Не пришёл. На утро я поторчал возле молчаливого трезвого соседа, простился с ним, поглядывая на окна дедова однополчанина и не спеша двинул по берегу Пёсьей Деньги к дороге — Олешка даже носа не показал.

Неужто не он?

Зато выскочил из-под деревянного моста через речку, как разбойник — уже в трёх километрах от деревни.

— Стой. Ты куда пошёл?

— В Тотьму.

— Иди сюда. Не бойся.

Он зазывал меня под мост. Наверное, караулил меня тут всю ночь: костёр жёг, лежал на травяной подстилке, ковшичек из бересты сделал, воду пить — жажда мучила…

— Зачем дед ко мне послал?

Теперь он задавал вопросы, и надо было отдать ему инициативу, прикинувшись не особенно посвящённым в их дела, но жадноватым внуком, который помимо воли деда хочет узнать побольше про дела давно минувших дней.

— Привет передать. Спросить, как живёшь, где бывал, что видал.

Олешка ухмыльнулся и вдруг, схватив меня за щёку, так завертел кожу, что от боли слёзы навернулись.

— А вот врать мне не надо, внучок! Потом отпрянул, вгляделся в меня, будто в зеркало, и проговорил знакомым, вибрирующим голосом:

— Ну, как ты на деда похож… Две капли воды.

Обоз

Всё-таки дед много чего утаил от бабушки. А может и нет — просто спешил на сборный пункт, на свою последнюю войну и лишней, не касаемой женщин, информацией не стал нагружать жену.

Если верить Олешке Кормакову (а мне ничего другого не оставалось), то бежать с английского корабля они договорились ещё на борту, только надо было причину найти. Охраняли их не знающие ни слова по-русски негры-солдаты, так что договориться было невозможно, подкупить нечем, а карабины и даже ножики и у караульных отняли, дескать, у англичан на судне не положено быть с оружием, оставили наган только офицеру, а у Олешки отняли, хотя он прапорщик и вроде тоже офицер. После длительного и мучительного перехода на лыжах с Северного Урала в Архангельск, они настолько отощали, что за несколько дней, проведённых на корабле под надзором, съели двухнедельный запас продуктов для команды и солдат всего корабля. Да была бы пища толковая, а то овсянка да омлет из яичного порошка.