Сокровища Валькирии. Правда и вымысел - Страница 71

Я тщательно, на коленках, прополз место, где был медведь в момент стрельбы и куда потом упал, но не нашёл ни стрижки шерсти, ни крови.

Мистика!

Спустился к фонтану, умылся, попил воды и снова полез на гору. Если палил мимо, то пули обязательно бы оставили следы на камнях, да и рикошет бы услышал; тут же ничего, мох и щебёнка потревожены звериными лапами, даже есть два глубоких, толчковых следа — «свечку» сделал, и рухнул за округлый, побитый серым лишайником камень.

Значит, обе пули унёс с собой…

Или Олешка подарил пистолет с кривым стволом!

Из кольта я стрелял всего один раз, просто в цель — берёг патроны, бой у него оказался великолепный. Но сейчас, в азарте и от разочарования, повесил на камень чехол от спальника, отошёл на двадцать шагов и выстрелил навскидку. Пуля ударила чуть левее центра цели, выбила каменную крошку, посекла брезент и сама, превратившись в лепёшку, оказалась на земле.

Нет, не мог я промазать по зверю!

До утра я так и не уснул, окончательно взбудораженный и растерянный. И как ни прикидывал, выходило, что меня всё ещё хотят свести с ума. Правда, очень уж опасные, рискованные игры устраиваются!

Поймать танцующую на камнях можно было в одном месте — возле плиты, откуда виден восход над Горой Солнца (конечно, если придёт танцевать), потому мне нужно идти на много раньше, чтоб устроить засаду. Поймать и спросить, что нужно.

В четвёртом часу я выбрался наружу, умылся возле фонтана и двинул к Манараге. За ночь камни на открытых участках заиндевели, иней выпал даже на зелёной траве, было не жарко. На тихом месте у берега Манараги оказался прозрачный и тонкий, как стекло, ледок, так что пришлось разбивать его, чтоб не порезать лодку. На той стороне я поднялся повыше, залёг с биноклем на глыбе и тщательно осмотрел прилегающую территорию вплоть до подошвы горы. Конечно, спрятаться тут было где, под любой камень ложись — мимо пройдёшь не заметишь. А баядера могла спокойно лежать на ледяной земле, в туфельках и шёлковых одеяниях. Это нормальный изгой через двадцать минут превратился бы в свежемороженый труп.

Я не отрывался от бинокля полчаса — никто не ворохнулся, все камни и глыбы оставались на месте, а плита, с которой я наблюдал восход, так и осталась пустой. По воздуху она летать не может, впрочем, как и перемещаться невидимой: в спичечном коробке лежала вполне реальная зелёная «искра», а с привидений украшения не сваливаются.

Наблюдать за мной могли точно так же, поэтому пространство до плиты преодолевал чуть ли не короткими перебежками, прячась в развалах. Место для засады выбрал рядом, за трёхгранным осколком скалы, напоминающим штык, и минут десять сидел неподвижно, пока не возникло ощущение, что спина покрывается инеем. Ещё четверть часа танцевал вприсядку, пока солнце не взметнулось над Манарагой и не пробило лучами останцы на вершине. Я всё-таки ждал, что вот сейчас, сейчас начнётся космическая плавка, однако малиновый шар только сам раскалился до бела и взмыл над скалами.

И это всего в трёх метрах от плиты, с которой видна совершенно иная картина!

Танцующая на камнях так и не явилась, будто и её можно было увидеть лишь из строго определённой точки.

После восхода, когда ждать уже стало нечего, поднялся на плиту и ещё раз тщательно осмотрел развалы, освещённые низкими косыми лучами, в которых даже самый маленький предмет бросает длинную тень — мир вокруг Горы Солнца был неподвижным и безмолвным, как лунный пейзаж.

Я распечатал спичечный коробок — зелёная искра на жёлтой заколке существовала…

Рыбалка на Ледяном озере

Она не появилась ни на следующее утро, ни через неделю, хотя я продолжал ходить к Манараге каждый день и смотреть восход солнца. И вообще, в окрестностях горы на долгое время замерла или вовсе прекратилась всякая жизнь. И медведи больше не показывались. Мало того, стал чахнуть и увядать фонтан возле логова, превратившись из подземной речки в родничок.

Наконец, в одно прекрасное утро я поднялся на плиту. Солнце вставало обыкновенно, как везде на земле. Никто не танцевал, не стрелял, не бегали собаки и ничего не воровали. Но я жил с чувством, будто от собственного страха всё распугал, а была возможность установить контакт, понять, в чём тут дело. Мир возле Манараги оказался тонким, нежным, изрезанным глубокими извилинами, словно кора головного мозга, и прикасаться к нему следовало очень осторожно.

На четвёртой неделе жизни в пустынных горах мне хотелось подняться на вершину и крикнуть:

— Люди! Где вы?!

За всё время, проведённое на Урале, я не написал ни строчки. Никак не мог сосредоточиться и уловить то душевное состояние, когда слова льются сами и не нужно ничего придумывать. И тут, видимо от одиночества, вдруг снова потянуло к работе, и если не было дождя, я устраивался возле фонтана, подальше от тающей ледяной скалы, а в ненастье перебирался в логово и сидел возле лаза — какой ни есть, а свет. Казалось бы, находясь рядом с Горой Солнца, надо писать о ней, всё свежо, ярко, объёмно. Однако странное дело, меня тянуло на воспоминания о родной деревне и живущих там людях, поэтому, вспоминая добрым словом Григория Бакланова, я строчил «Рой» и лишь когда уставал, принимался за «Крамолу». В жаркую погоду, когда солнце припекало, но вода в Манараге оставалась по прежнему ледяной, я обряжался в гидрокостюм и шёл на реку с аквалангом и удочками. Сначала ловил хариусов, которые здесь великолепно шли на обманку — щёточку шерсти, привязанной к крючку. Пополнял запасы на неделю, поскольку из экономии продуктов жил на рыбе, а потом начинал не очень приятные тренировки. Спускался под воду в глубоких местах (метра на два), учился дышать, смотреть, двигаться, после чего выныривал и отогревался на тёплых камнях под солнцем, с ужасом представляя, что же будет, когда я полезу в озеро, на глубину в десяток метров, где ещё холоднее.